«Дорога к себе»
В канун Нового года в редакцию зашёл Виктор Улютенко (творческий псевдоним – Антон Параскевин) с подарком – принёс свою новую книгу с красноречивым названием «Дорога к себе».
Книга нас порадовала глубокой духовностью, лиричностью, мудрой жизненной философией. Каждая строчка находит отклик в душе, оставляет тёплый добрый свет. Мы выбрали для вас несколько произведений из новой книги нашего талантливого земляка.
Поэма о железной дороге
(отрывок)
На самом дальнем перегоне,
Где ветер никогда не спит,
Лесок в фиалках, как в затоне,
Весь в беловодии стоит.
И лишь ремонтников бригада,
Как разговеется рассвет,
В те пущи входит, когда надо
Нарвать для города букет.
Там голубою незабудкой,
Где начинался небосвод,
Стояла бабушкина будка
С дорожным номером «пятьсот».
Там, где мазутом пахнут шпалы
И подступает хвойный лес,
Вновь завершает день усталый
Пластинкой старенькой Бернес.
На том, на дальнем перегоне,
Где круглый год гремит металл,
Он как бы жил при патефоне
И нашим будочником стал.
По вечерам шутила бабка,
В лиловый глядя небосвод:
«А у певца-то наша хватка,
Ох, крепко за душу берет!».
Уже ничто не повторится,
Но я лечу ветрам вдогон
Туда, как кочевая птица,
На самый дальний перегон.
Чтобы хотя бы на минутку
Средь накопившихся забот
Увидеть бабушкину будку
С дорожным номером «пятьсот».
Сниму походную штормовку,
Глазами проведу экспресс…
А на размытой подмуровке
Сидит задумчивый Бернес.
Он мне шепнёт, что дни лукавы,
Бегут, словно за тенью тень…
А мимо всё летят составы
В давным-давно прошедший день.
Заброшенный дом
Когда с рассветом проступили дали
И с георгин откапала роса,
В соседнем доме окна забивали,
А дом кричал: «Не трогайте глаза!».
Ещё недавно в нём играла сила
От половиц до булочной квашни…
Вот только жалко, досок не хватило.
На выручку соседи подошли
И принесли в руках тугую связку,
У дома собрались велик и мал.
Но он от глаз дощатую повязку
Ручищами дрожащими срывал.
Что может быть печальнее и проще,
Чем прикрепить крест-накрест две доски?
Ну а потом пускай живёт наощупь,
Хоть рушится, хоть чахнет от тоски.
Всё сделали, как надо, не без скидки,
В деревне торговаться не к лицу.
С тех пор стучит он по моей калитке
И барабанит палкой по крыльцу.
Когда же через год явились внуки
Малиною наполнить туеса,
Он им кричал: «Мне развяжите руки!»,
Он им кричал: «Откройте мне глаза!».
Перебирая небыли и были,
Я часто вспоминаю о былом,
Как люди для порядка ослепили
Тот самый крепкий на деревне дом.
И вспомниться, пройди хоть четверть века,
Всё тот же зов его, всё тот же вид.
Свернёшь направо – впереди калека,
Налево глянешь – он и там стоит.
И хоть деревня в том не виновата,
Ведь жили мы в ту пору не в красне.
Но кажется порой, что предал брата,
И плачу я в тяжёлом полусне.
Отцу
Когда в полях плывёт туман,
И за окошком тают льдинки,
Отец мне подавал ботинки,
А валенки он клал в чулан.
А чтобы возле тополей
Мне в школу не бежать до дрожи,
Он подшивал кусочек кожи
К разбитой обуви моей.
Ботинки были так легки,
Что я забыл о зыбкой боли.
И все завидовали в школе:
«Вот это чудо-башмаки!».
Я рос, сдружившись с кутерьмой,
Толпились дни, как люд на рынках.
Я вспоминал о тех ботинках
С высокой детскою ценой.
Но вот однажды хмурым днём,
Когда метели так упрямы,
На свете вдруг не стало мамы,
А следом – ты за окоём.
Потом пришёл и светлый год,
Когда заместо хатки нашей
Встал дом над лугом, чаша чашей,
И в нём семья моя живёт.
Живёт со всеми наравне,
Над головою снег не тает,
Но всё ж чего-то не хватает,
Не в крепких стенах, а во мне.
Мне бы туда, где нету лжи,
По той же пробежать тропинке.
Ты, папка, мне подшей ботинки,
Свою заплату положи.
И в суете бегущих дней
Ты в тихом сне ко мне явился,
В раздумье молча наклонился
Над ветхой обувью моей.
Фотограф
Встаёт рассвет над полоцкой Покровкой,
Кто ставни приоткрыл, кто палисад,
Жильцы её, кто ловко, кто неловко,
На городское торжище спешат.
В тот день воскресный, деловой и звонкий,
Что так в многообразии красив,
На выметенной старенькой мощёнке
Фотограф расставляет свой штатив.
Со мною, нерождённым, не знаком
Он аппарат поставил на треноге
На будущей моей родной дороге
Под чёрным и увесистым сукном.
Заснял на фото тот еврей-фотограф,
Перед которым я теперь в долгу,
Людское оживленье на торгу:
Мёд и соленья в деревянных вёдрах.
Как рынок за Покровкою шумит,
Летят коляски мимо по брусчатке…
И близок мне мещанский старый быт,
Тот Господом дарованный, не шаткий.
Его поймал он, не сочтя за труд,
Ловец времён, должно быть, с кем-то в паре,
В его живом лиловом окуляре
Мгновения застывшие живут:
И будний день, и праздники сполна,
И серость наступающей эпохи,
И барышень кокетливые вздохи,
И кавалеров нежные слова.
Церквушка за Покровскою горой,
Служивых двое у жилого дома,
На улице стоит городовой,
Порядок. Нет еврейского погрома.
Сермяжник хилый с ношею идёт,
Какие-то в шинелях человеки…
Но чутко дремлет тот крамольный год,
На мат людской приподнимая веки.
В том окуляре Божие кресты,
Валы и рукотворные угоры,
И ближнее село с названьем Ксты,
Ну а за ним заречные просторы.
Мне уготовил тот еврей-фотограф
Свой аппарат, поставленный на взвод,
Судьбу мою – китайский иероглиф:
Куда ни сунься – всюду поворот.
Поймал его глубинный окуляр
Чертополохов пролетарских гроздья.
И первое тревожное предгрозье,
И распроклятый городской пожар.
Закон всегда у времени один,
То том в руках, то жидкие странички,
Но с окулярных дьявольских глубин
Взлетает вороньё, уже не птички.
Сто лет прошло, как ни было бы тяжко,
Я на Покровку выйду поутру,
Найду тот ящик и своей рубашкой
Глазок лиловый бережно протру,
Чтоб заглянуть в события и лица,
Встревоженную ту полоцкую даль.
Но если щёлкнет вдруг и распрямится
Годов кровавых сжатая спираль,
Не выжить мне тогда, а быть убитым,
От пламени схвачусь я за глаза,
Оно по мне ударит, как гроза…
Нет, лучше пусть останется закрытым.
Плывёт над градом, чист и белокрыл,
Собор Софийский и его угоры…
А ящик незапятнанный Пандоры
Всё ждёт и ждёт, что б кто-то приоткрыл.
Киоск
За заводом, где в сварочных бликах рассвет,
Где маячат ветра в одиночку,
Для журналов и книг, и рабочих газет
Разместили торговую точку.
Отгремела война, но нелёгким был час,
И жилось нам в ту пору несладко,
Но киоск на углу заработал для нас,
Наш киоск, не пивная палатка.
У него собиралась толпа детворы,
Пересменка гудела покуда,
Оставляя свои переулки, дворы,
Поглядеть на открытое чудо.
Мы толкались весь день у стеклянных витрин
В перешитых отцовских обносках,
Пятаками в карманах звеня, как один,
У газетного чудо-киоска.
Был вечерний закат беспристрастен и ал
Вдалеке за дорожной развилкой,
А заветный киоск всё ещё торговал
Нашей детской мечтою – «Мурзилкой».
Между детских игрушек и красочных книг
Расставлялась советская пресса.
И прохожие шаг замедляли на миг
Поглядеть на успехи прогресса.
Чужд был нашим окраинам уличный лоск,
У окраин к бульварам обида.
Сколько раз потухал, загорался киоск,
Наконец потерялся из вида.
Сотни раз разливались там зори, как воск,
Новый век был уверенно начат,
Только тот из далёкого детства киоск,
Как «Летучий голландец» маячит.
То появится, то растворится опять,
По волнам неприкаянно бродит.
Не желает к себе в забытьё уплывать
И причала у нас не находит.
Весеннее
Дымятся от солнца отцовские сени,
Скворцы за окном верещат без конца,
Набухли все почки на старой сирени,
И нежными стали слова и сердца.
Неважно, что в вешней снежнице канава
И щёки прохожих уже не красны,
Ведь сельских мальчишек проснулась держава
И власть обрела от дыханья весны.
Лишь стают снега от сеней до калиток
Вдоль улок вишнёвых, и там вот и тут,
Бумажных корабликов сотни улыбок
По первым ручьям непрестанно плывут.
А взрослым-то что? Им и времени нету,
Счастливо вздохнув, поглядеть в небеса,
Бежать за ручьём, поклониться рассвету
И в души свои собирать чудеса.
Мешают им их суедневные были
Хотя бы на миг оглянуться на чад,
Но только кораблики, те, что уплыли,
Однажды с упрёком вернутся назад.
Осеннее
Уже не играет в деревьях солнце,
И лес рассвету теперь не рад,
Швыряет осень свои червонцы
В людей спешащих, в дома, в закат.
И наклонясь над землёю сонью
Под ветра студёного долгий свист,
Я подниму – и о чём-то вспомню
Один золочёный кленовый лист.
Поздней осенью каждый грешен:
Задумал что-то, да и не смог,
И осуждающие депеши
Летят к калитке и на порог.
Греби лопатой весь день червонцы,
Бери свободно, не наповер.
До основанья греби, до донца,
Не оскудеет осенний сквер.
Уже улетели в заморье птицы,
Серый туман ознобляет плоть.
И золотом этим не откупиться,
Не оправдаться, прости, Господь.
Дорога к себе
Только солнце над лесом взойдет на вершок,
Положу второпях я в дорожный мешок
Только хлеб да стеклянницу соли
И уйду от уютной неволи.
Зашагаю по тракту, по всполью, по логу,
Спотыкаясь, ругая кривую дорогу.
По тропинке лесной, травяному обочью,
Не в каком-нибудь сне, а взаправду, воочью.
Как петляет мой путь, мне вослед поглядите.
Ну а где же попутчик – мой ангел-хранитель,
Что наставит, направит и выучит строго?
«Это я», – отвечает кривая дорога.
Опубликовано в №4 от 19.01. 2021 г.
