«Камнецвет не увядает»
Краевед, писатель, лауреат литературной премии имени Петруся Бровки Антон Параскевин порадовал читателей новой книгой. «Камнецвет не увядает» – так называется книга, которой он завершает трилогию о валунах Шумилинщины. Очень тонкое восприятие природы, одухотворённость, философия жизни, колоритность и богатство поэтических образов – всё это есть в новом сборнике автора. Для любителей художественного слова мы предлагаем несколько произведений из книги «Камнецвет не увядает».
Порог столетий
Говорят, что валун не пырей,
Не имеет своих корней,
Крыльев нет у него, как у птицы,
Но из века в век на земле,
На угоре или на дне,
Всё лежать ему и томиться.
Только каждый валун-гранит
Сединой, как мудрец, покрыт,
И про всё, что на белом свете,
Он поведал бы, если б мог –
Самый крепкий в миру порог,
Самый тихий челнок столетий.
Он познал и печаль и страх,
Стук живой на простых токах,
И восходы дней, и закаты –
Всё познал, куда взор ни кинь,
Всех небес распростёртых синь,
И принёс молчаливо в хаты.
И когда при мече удал
Чей-то сын на него ступал,
Пахло мёдом и свежей рыбой,
Не хватало лучин и свеч,
Хлебным духом дымила печь
За спиною широкой глыбой.
Скажет скептик, что всё враньё,
Вековало с ним вороньё,
Ну а судьбы – ни в коем разе,
Можно всякое говорить,
Бесконечно прядётся нить
Всех догадок и всех фантазий.
Но когда в несочтимый раз
Лето тихо закончит сказ,
И наденут парчу берёзы,
В тихий час при большой луне
На покатистом валуне
Вдруг проступят о прошлом слёзы.
В отчий дом, не теряя ни часа
В отчий дом, не теряя ни часа,
Хочешь верь мне, а хочешь не верь,
Зрелый август вошёл златовласый
И оставил открытою дверь.
Зрелый август вошёл, мой приятель,
Мне принёс пироги, калачи,
Холодком он прошёлся по хате
И уселся у старой печи.
Зрелый август – безлунные ночи,
Как в селе говорят, при поре,
Над курятником верезг сорочий,
Зрелых яблок кошель во дворе.
Зрелый август в пшеничном камзоле,
Зоревые на нём галуны,
Словно аисты в убранном поле,
Друг на друга глядят валуны.
А над ними созрела малина,
Горсть набрал – и тропу на засов,
Даже малая роща томима
Буйной зрелостью всех голосов.
Всеохватная зрелость природы:
Капли зрелых тяжёлых дождей,
Грозы зрелые, зрелые годы
И созревшая истинность дней.
Кто-то зрелый спешит мне на смену,
Зреет жалость во мне, зреет грусть.
Я ступаю в свою перемену,
Но в незрелости там остаюсь.
Рожь колосится
Вечереет. К окоёму низится солнце. Собирается в стаи и подолгу кричит вороньё над уставшей от дневных работ деревней. В полях же и в рощах птицы умолкают. Всё реже и реже слышатся их голоса, а перелёты становятся пугливыми, быстрыми, низкими – скорее выискивай свою ветку, впереди ночь. На полевых низовинках едва заметными стайками сгущается туман. Вот он поднимается повыше и местами принимает заревый оттенок, затем синеет и медленно расползается по ополью. Я выхожу на тропинку и иду среди трав. Вокруг меня теснятся то вездесущий бересклет, то сушеница, то ещё нерасцветший зверобой. Целый мир разнотравья на одной луговине! Цветы погасили свои краски и отдали их уходящему дню, а назавтра снова зажгут их для нового, такого же беспокойного и хлопотного. Я иду к своему полю. Иду, чтобы не пропустить самое главное событие – колошение ржи. Это время, когда родившийся колос уже набрал силу и впервые заявил о себе. Через густой, волглый от тумана болотник подхожу к ручью, тихому, обмелевшему, едва журчащему. Он спешит к реке, чтобы в ней родиться заново и получить жизнь с избытком. Он незаметен, как колосок в поле, а в реке оденется во все цвета радуги, потому что станет свободным, сильным и не одиноким.
А дома, наверное, бабушка уже затеплила свою лампадку, которую называет старинным ласковым словом «смеркалица», и ждёт меня к ужину. Вот и первый дергач оповестил об окончании дня, а за ним прокричал кулик. Прохожу через уремный ивняк, ощущаю горьковатое дыхание ольхи. Солнце уже закатилось за горизонт, заклубился туман, молчаливо встретил меня древний валун, ещё тёплый от прошедшего дня, но уже ослезившийся.
Когда начинает колоситься рожь, умолкает кукушка, дабы не мешать ей своими пророчествами, теперь уже не до них, когда вокруг происходит такое важное событие – вступление в жизнь. Умолкает наша вещунья, и куда она подевалась, спрашивают в народе, наверное, взмыла ввысь и обернулась луной. В это время вся вселенная умолкает и слушает колос, и ветерок разгоняет туман, и ярче горят звёзды, и мерцают сильнее. Наверное, у каждой звезды есть свой колосок, и она отдаёт ему свой свет.
Уже давно родились цветы и травы, а колосьев всё нет. Они рождаются последними. Цветы и травы несут жизнь только своему потомству, а хлеб – всему человечеству. И не случайно хлебороб, разламывая первый ржаной каравай, говорит: «Родившийся последним, стал впереди всех. Здравствуй, поле родное!»
Не люблю я ни гроз, ни покоя,
Суету расставаний и встреч.
Как стемнеет, уйду я в ночное
Что-то важное в поле стеречь.
Буду там, где никто ещё не был,
Где с землёю сошлись небеса,
И глядит полуночное небо,
Словно добрые чьи-то глаза.
Посреди полевых дергачей,
Где за рощей лежат луговины,
Где туманы и травы едины
И течёт говорливый ручей.
Уловлю каждый звук, каждый шорох,
Может, это шумит мурава?
Может, волны на ближних озёрах
Незнакомые шепчут слова?
Месяц глянет из тучи игриво,
Осветится ольховый лесок…
Это молится хлебная нива
За встающий в ночи колосок.
Не ветров и птицы скольженье
У большой каменистой межи –
Колошенье в ночи, колошенье
Доловой созревающей ржи.
Исчезают и праздность, и ропот,
Замирает над ней небосвод.
Только шёпот, молитвенный шёпот
Во единой вселенной живёт!
Спит во мраке прогал голосистый,
А лесок как заброшенный скит.
По-над нивой моей колосистой
Сердце птицей ночною парит.
Далеко за околицей где-то
Разошлись молонья и Перун.
На меже золотого рассвета
Ожидает спокойно валун.
Он лежит словно грозная плаха
Для репья, лебеды и суреп.
Парусится от ветра рубаха,
Колосится, волнуется хлеб…
Ветошок, как из жёлтого ситца,
Всё плывёт и плывёт в темноте,
Дай же, Боже, вот так колоситься
И вставать на земле доброте!
И пускай это будет не где-то
На какам-нибудь там рубеже,
Колошение жизни и света –
В каждом сердце и в каждой душе!
Воспоминание
Из былого легко, без смуты,
Разорвав временную нить,
Два мгновения, две минуты
Вновь пришли ко мне погостить.
С той хатёнкой, где печь с загнеткой
И гитара висит в семь струн,
Где пеналец, а в нём монетка,
Ну а вместо крыльца – валун.
На дворе комариный вечер,
Ежевики в руках корец,
Моя мама идёт навстречу,
Ну а рядышком с ней отец.
Вот водой я пою телушку
После долгой глухой ночи,
Вот опять открываю вьюшку
На челе у большой печи.
А под печью в побелке новой
Для растопки лежит корьё,
В дымоходах хохочут совы,
И лесное рычит зверьё.
У скоблёных дверей в сторонке
Снова пальцем грожу коту,
Пусть тихонько поспит сестрёнка
У окна в кружевном куту…
Ты мне скажешь: «Не вижу сути,
Тут какая-то городьба».
Но и в этой, и в той минуте –
Вся судьба моя, вся судьба.
В ручеистом заброшенном русле
В ручеистом заброшенном русле,
Когда клонится лето на спад,
Валуны, как забытые гусли,
В потемневших протоках лежат.
Где ветра озорливы и юны,
Положи на станинку ладонь,
Вековые гранитные струны
На рассвете тихонько затронь.
Все мы нового времени дети,
Дети новых свершений и смут,
Но сквозь пальцы созвучья столетий,
Как небесные птицы, вспорхнут.
Над зелёною ровенью пашен
Зазвенят, запоют сотни струн,
Ведь речным каменищам не страшен
Ни мороз, ни вода, ни Перун,
Ни удары дождя-градобита,
Ни пожар, ни обман, ни татьба…
Слышишь, гусли звучат из гранита?
Что ни струнка, то чья-то судьба.
Ветерок над рекой пронесётся,
Глянет день исподлобья в зенит,
Пусть струна и моя не порвётся,
Так же чисто, как все, зазвенит.
Надрукавана ў №56 ад 19.07.2016 г.
